– Говоришь, твое сокровище там, наверху? – недоверчиво спросил убийца.

– Ага, – отозвался Фафхрд, довольный. – И высоко?

Фафхрд пожал плечами:

– Да нет, не очень. Как влезешь на эту стену, так и увидишь. – Он слегка взмахнул рукой, точно давая понять, что речь идет о сущих пустяках.

– Темновато лезть-то.

– А как ты думаешь, почему туман словно изнутри светится, хотя после заката прошло уже больше часа? Не бойся, света достаточно, и чем выше мы будем забираться, тем светлее будет. Ты по горам лазить умеешь?

– О, разумеется, – несколько неуверенно ответил тот, умолчав, однако, что весь его опыт в этой области сводится к подъемам на неприступные башни и циклопические отравленные стены, за которыми скрывались богатые и могущественные люди, становившиеся в разное время его жертвами. Безусловно, каждый такой подъем представлял известную трудность, но все это были препятствия искусственного происхождения, и преодолевать их приходилось исключительно в интересах дела.

Проведя ладонью по шероховатой каменной поверхности, оказавшейся в нескольких дюймах от его чрезмерно курносого носа, Смерть Фафхрда ощутил вполне понятное нежелание приводить свои руки и ноги в соприкосновение с нею. На мгновение его охватило жгучее желание выхватить кинжал и покончить со всем этим одним метким ударом под грудину, или коварным ударом сзади в основание черепа, или мгновенно чиркнув ножом по горлу, чуть ниже уха, под углом к челюсти. Более удобный случай вряд ли представится, это уж точно.

Два соображения остановили его. Во-первых, еще никогда раньше не испытывал он столь полного контроля над собравшимися, как сегодня в «Обломке Кораблекрушения». И никогда раньше жертва не шла сама к нему под нож и не заглядывала при этом ему в рот. Он был пьян без вина, чувство божественного всесилия переполняло его, хотелось, чтобы чудесное мгновение продлилось как можно дольше.

Во-вторых, Фафхрд то и дело упоминал о сокровище, и вот теперь выяснилось, что нужно всего лишь взобраться на какой-то утес, чтобы увидеть его. Все это настолько совпадало с преследовавшим его в Стылых Пустошах сном, где Фафхрд был драконом, стерегущим золото в горной пещере, что убийца решил, будто сами богини Судьбы вмешались в происходящее и самая юная из них уже приподняла таинственное покрывало, скрывавшее божественные черты, и с минуты на минуту упадет в его объятия.

– Не бойся, скала надежная, выдержит; смотри, куда я ступаю и за что держусь, и делай то же самое, – нетерпеливо бросил Фафхрд, начиная подъем. Камень заскрежетал под его крюком.

Убийца сбросил с себя плащ и капюшон и, набрав побольше воздуху в грудь, полез следом, раскорячившись, словно чудовищный паук. В уголке его сознания брезжила мысль: «Что ж, по крайней мере, этот маньяк перестанет меня лапать».

Фафхрду повезло, что его Смерть (и Мышелова, кстати, тоже) не воспользовалась случаем познакомиться с географией Льдистого острова, когда корабль входил в гавань. (Оба они в тот момент находились в каюте под палубой, старательно вживаясь в образы.) Иначе убийца догадался бы, что карабкается на Эльвенхольм.

Глава 20

А тем временем в «Обломке Кораблекрушения» Мышелов выбросил двойную шестерку, ту самую комбинацию, которая позволяла ему избавиться от четырех оставшихся у него фишек и победно завершить казавшуюся безнадежной партию, оставив соперника с одной-единственной фишкой, отделявшей его от выигрыша. Он вскинул руку, пытаясь скрыть зевок, и вопросительно поднял бровь.

Смерть Мышелова кивнул довольно-таки дружелюбно, хотя его улыбка давно уже превратилась в гримасу, и сказал:

– Да, пора мне бросить эту затею. Сколько конов мы сыграли, семь или восемь? Неважно, отыграюсь как-нибудь в другой раз. Нынче вечером судьба любит тебя, а с этой девкой спорить бесполезно.

Всеобщий вздох облегчения положил конец молчанию наблюдателей. Наравне с обоими игроками они почувствовали облегчение, и большинству из них показалось, что поражение, нанесенное Мышеловом чужаку, рассеяло страх, пронизывавший прежде атмосферу таверны и угнетавший всех присутствовавших.

– Может, выпьем за твою победу? Заодно смоем горечь моего поражения, – любезно предложил убийца. – Горячего вздрога? С бренди?

– Нет, господин, – ответил Мышелов, широко улыбаясь, и принялся укладывать лежавшие подле него небольшие столбики золотых и серебряных монет в свой кошель. – Мне нужно пойти домой и познакомить этих сияющих молодчиков с их товарищами по заключению. Как любит повторять мой друг Гронигер, монеты процветают в заточении. Но, любезный господин, быть может, ты не откажешься составить мне компанию в этом небольшом путешествии? Там мы могли бы и выпить. – Его глаза засияли, но в их сиянии не было ничего общего с мерзкой радостью скряги, только что прикарманившего потертый полупенсовик. Он продолжал:

– Друг, сумевший в покрывающих трактирный стол трещинах и царапинах угадать большого ленивца и подкрадывающуюся к нему пантеру, знает, что есть тайные сокровища, по сравнению с которыми игра в кости не более чем детская забава. Я жажду познакомить тебя с ними. Тебе это будет не безынтересно.

При слове «сокровище» двойник Мышелова тут же насторожился, точно так же как и его напарник несколькими часами ранее. Исполняющему обязанности Немезиды Мышелова тоже снились сны на пути через Стылые Пустоши. Лишения долгого мрачного пути только подогрели его аппетиты, а опустошительные потери, понесенные его кошельком этим вечером, отнюдь не добавили ему осторожности. Кроме того, он, как и его коллега по цеху, был убежден, что счастье нынче на его стороне, хотя и по другим причинам: просто он искренне верил, что человек, которому так отчаянно везло в игре, обязательно должен потерпеть поражение в любом другом предприятии.

– Я с удовольствием принимаю твое предложение, – отозвался он, вставая и следуя за Мышеловом к дверям.

– А доску с костями ты разве не берешь? – спросил тот. – Такой красивый набор.

– Пусть остается здесь в память о твоей блестящей победе, – небрежно бросил убийца. При этом он сделал такое движение рукой, как будто бросал что-то на пол.

Раньше одного этого было бы достаточно, чтобы Мышелов заподозрил неладное. Только воры и мошенники могут позволить себе такую показную роскошь. Но насланное Могом безумие вновь овладело им со всей силой, и он, пожав плечами и улыбнувшись, тут же позабыл об этом происшествии.

– Пустяки, – согласился он.

Поведение обоих отличалось такой необычайной легкостью, если не сказать легкомыслием, что, выйдя из дверей таверны, они могли бы затеряться в тумане и никто не обратил бы на это внимания; но старый Урф, сидевший на корточках у выхода, следил за Мышеловом, пока тот не скрылся из виду, а потом, печально покачав головой, вновь предался размышлениям, или раздумьям, или чем там еще была в тот момент занята его мингольская голова.

К счастью для Мышелова, в таверне были и другие люди, не равнодушные к его судьбе и не подверженные фатализму минголов. Сиф не кинулась Мышелову в объятия сразу же после его триумфальной победы. Она слишком хорошо понимала, что не только золото было ставкой в сегодняшней игре, неотступное предчувствие чего-то недоброго томило ее. Она ощущало зло, исходящее от двойника Мышелова, и, без сомнения, другие посетители таверны тоже. В отличие от них, Сиф, какое бы облегчение она ни испытала, когда окончилась игра, ни на минуту не сводила глаз с Мышелова. И как только он и его подозрительный двойник покинули таверну, она устремилась вслед за ними.

Пшаури и Миккиду следовали за ней по пятам.

Когда они выскочили из таверны, туман уже почти поглотил тех двоих, так что виднелись лишь смутные силуэты. Еще чуть-чуть, и преследователи совсем потеряли бы их из виду. Две тени скользнули по переулку, ведущему к площади, на которой возвышалось здание, построенное из посеревших от морской воды досок и бревен – обломков кораблей, потерпевших крушение у берегов Льдистого. Это была городская ратуша. Помедлив немного, тени слились с ней.